Фильм и статья никак не связаны, но - отображают суть одного явления ....
Настя Красильникова
Безопасное место или тюрьма для женщин?
Как феминистки переизобрели идею дома
В прошлом году большинство людей впервые провели дома так много времени. Это обнажило значимость домашнего пространства: строгий локдаун, боязнь выходить на улицу и фактическое заточение в четырех стенах дали пищу для размышлений. Дом как материальное пространство и метафора определенного набора ценностей рассматривается и с феминистских позиций. Пандемия обострила проблему домашнего насилия, распределения домашних обязанностей и шире — важности репродуктивного труда как такового. Как феминистки осмысляют домашнее пространство, негативен или позитивен этот феномен для женщин — ответы на эти вопросы ищет соосновательница проекта FEM TALKS Настя Красильникова.
Публичное и приватное
Женщины заперты в пространстве дома, и феминистская теория яростно критикует дом именно как место заточения и навязывания стереотипных гендерных ролей. Также дом — это приватная сфера, а всё, что за его пределами, — публичная. Деление на приватное/публичное — один из главных инструментов патриархата по удержанию женщин в подчиненном положении.
Все социально ценные ресурсы находятся в сфере публичного, куда доступ для женщин ограничивается — прямо, с помощью законов, или опосредованно, через культурные и социальные практики.
Для феминисток первой волны было важно вывести женщин из этого заточения и преодолеть стереотип «место женщины — дома». Поэтому феминистский активизм того времени был направлен на выход женщин в публичную сферу через получение политических и экономических прав. И хотя они пытались вырваться из домашних оков, сама метафора дома часто звучала в их аргументах. Суфражистки столкнулись с возражениями против участия женщин в политике: это сфера публичного, она безнравственна; женщины же — чистые и высокоморальные, а значит, такая деятельность не подходит им «по природе». Суфражистки обернули эти возражения в свою пользу: аморальные мужчины привели мир к вечному состоянию войны, бедности. Женщины же смогут улучшить положение, проявив свои «природные» мягкие качества. «Женская добродетель» из ограничивающего фактора стала главным оружием в риторике суфражисток. Общественная жизнь улучшится, когда женщины получат доступ к публичной сфере. Пунктом их программы было добавление характерных для домашней жизни феноменов в публичную сферу. Иными словами, мужчины «одомашниваются», а женщины «политизируются». Но ошибкой суфражисток было создание образа идеализированной женщины — на другом полюсе от нее всегда будет ее антипод — мужчина. Более того, они полагали, что и те и другие качества присущи людям от рождения.
Вторая волна феминизма ознаменована более пристальным интересом к приватной сфере, которая ранее оставалась отчасти забытой. «Личное — это политическое» — один из главных тезисов радикального феминизма. Кэрол Хэниш, его авторка, заостряет внимание на том, что властные отношения прослеживаются не только в публичном поле, но и в приватном. Исследовательницы Нэнси Хиршман и Кристен Де Стефано отмечают, что стремление феминисток политизировать приватное спровоцировало переопределение политики — теперь туда включено то, что классическая политическая теория не предусматривала: тело, сексуальность, семья.
В 1960-е годы радикальные феминистки впервые озвучили мысль о том, что семья — основной институт патриархата, а семья и дом неразрывно связаны: дом — главное приватное пространство, отождествляющееся с семьей. Соответственно, если в семье женщины традиционно угнетаются, то дом — клетка для них.
Дом — мир женщины
С античных времен существует выражение «дом — мир женщины, мир — дом мужчины». Идеи женственности и дома неразрывно связаны. Сложно представить себе традиционный дом — убранный, с поглаженным бельем и приготовленным обедом — без «хозяйки», которая поддерживает то самое «тепло домашнего очага». Теоретикесса феминизма Айрис Мэрион Янг отмечает, что традиционным образом женственности в западной культуре была Пенелопа. Пока мужчина находится во внешнем мире в поисках приключений, она остается дома и оберегает его. Многие другие культуры и сегодня отождествляют женщин с домом, ожидая, что они будут прислуживать мужчинам дома, а иногда и не позволяя им выходить из него.
Место женщины — дома, но даже дом не принадлежит ей полностью. Часть феминистских географок придерживается мнения, что пространства гендеризированны, то есть поделены по гендерному признаку. Одна из них — Дафна Спейн — в работе Gendered Spaces рассматривает с этой точки зрения пространства обучения, работы и проживания. В рамках этого текста нас интересуют последние. Спейн прослеживает, как менялись пространства дома в традиционных и индустриальных обществах в зависимости от изменения статуса женщин в них. Монгольский гэр, или юрта, — пример жилища в традиционном обществе с гендерной сегрегацией и низким статусом женщин. Он разделен на ритуальную мужскую половину слева от входа и ритуально очищенную женскую половину справа. Священные писания всегда хранились в мужской части гэра, женщины не имели доступа к знанию. Однако после революции в 1921 году книги стали переносить на женскую половину жилища, чтобы улучшить грамотность женщин, а значит, и повысить их статус. Другими примерами являются индейцы барасана в Южной Америке, берберы в Алжире — для всех них характерно гендерно сегрегированное жилище и низкое социальное положение женщин. Но, например, на Бали, у яконов на Филиппинах и туарегов в Африке в районе Сахары ситуация обратная — в этих домах нет деления на женскую и мужскую части, а статус женщин достаточно высок по меркам традиционных обществ.
Спейн рассматривает индустриальное западное общество на примере США. Эмансипация женщин вносила коррективы в пространственные отношения. Спейн обнаруживает постепенное сокращение гендеризированных пространств, что коррелирует с изменением статуса женщин. Популярный в XIX веке викторианский дом еще имеет гендерное деление комнат. Архитектор Эндрю Даунинг полагал, что библиотека — мужское «святилище», недоступное для других домочадцев. Похожее назначение имеет кабинет — это также огороженное пространство для умственного креативного труда мужчины, пространственная граница которого определяет эксклюзивность его положения. Но позже на смену викторианскому дому с кабинетом для мужчины, библиотекой и разделенными пространствами пришли коттеджи. Более простые в конструкции, они изобиловали общими помещениями — гостиная, столовая.
Во второй половине ХХ века распространенной формой жилья становится ranch house — тот самый домик из американской мечты с зеленой лужайкой, низким белым забором и почтовым ящиком. Вернувшиеся со Второй мировой войны ветераны могли купить дом площадью 800 квадратных футов всего за восемь тысяч долларов в пригородах по всей стране. Тем не менее «либерализация» домашней планировки не имела большого значения для этого исторического периода. Если в докапиталистических обществах дом часто был местом производства, то теперь всё социально значимое знание производилось не в нем, а в местах обучения и работы.
Дом стал местом воспроизводства, то есть репродуктивного труда, поддерживающего жизнь семьи, в то время как производительный — а значит, ценный и оплачиваемый — труд был перенесен вовне, на фабрики и в другие заведения.
Дом как место репродуктивного труда
В доме осуществляется много работы, и это важный момент для феминистской критики дома как пространственной единицы. Феминистки долгое время борются за признание репродуктивного труда. Речь идет о поддержании жизнедеятельности в доме — уборка, готовка, стирка, покупки и множество других вещей, которые часто остаются невидимыми и даже не считываются как труд. Домашняя работа в капиталистической экономике не ценится и не оплачивается, поскольку не приносит прибыли. Считается, что это не производительный труд, поскольку он не создает прибавочного элемента — и потому не может обмениваться на рынке. Домашний труд не оплачивается, так как он изъят из публичной экономики. Но по факту он уже подспудно включен в нее: без неоплачиваемого домашнего труда капиталистическая экономика невозможна.
Деление на публичное/приватное — мнимое, созданное, чтобы оставить репродуктивный труд без оплаты. Иными словами, разделение сфер выгодно, чтобы оставлять большое количество труда без оплаты, маркируя его как «естественное предназначение» одного из гендеров. Нельзя говорить о повсеместном использовании теоретической рамки публичное — приватное. В самом чистом виде она существовала только в начале своего формирования — с установлением капитализма. И даже тогда это деление было применимо лишь к привилегированным людям. Кроме того, дихотомическое мышление опасно тем, что порождает следование бинарной логике в теоретических концепциях феминисток, упрощая и упуская объекты для анализа. Важно учитывать такие тонкости при использовании этой оппозиции как объяснительной модели.
Американские домохозяйки
В послевоенное время активизировался процесс субурбанизации и произошло «второе разделение на публичное и приватное». Это опять-таки было связано с гендерным делением труда: во время войны многие мужчины уходили на фронт и женщины занимали их рабочие места в тылу. Но война закончилась, население надо было восстанавливать, поэтому и вспомнили о патриархальном гендерном порядке. Послевоенная пропаганда твердила женщинам, что их место — в семье, как воспитательниц и кормилиц; мужчинам же говорили, что их место в публичной сфере, как добытчиков и лиц, принимающих решения. Стремление мужчин жить отдельно в просторных жилищах вынуждало их покупать дома в пригороде, куда приезжали семьями. К тому же ветеранам предоставлялись льготы. Женщины оказались заперты в субурбанизированном пространстве. И если сначала это было характерной чертой именно среднего класса, то потом подобное стало доступным для большего количества людей.
Похожую картину рисует Д. Хейден: мужчина получает заработную плату, рассчитанную на всю семью, женщина становится «профессиональным домашним менеджером» и узницей нового изолированного частного дома.
Пространственные отношения повлекли за собой изменения в социальном и экономическом положении женщин. Меняется и их психологическое состояние. Оно ухудшается, причем независимо от социального положения, — они боятся изоляции, отсутствия работы, в то время как мужчины, наоборот, рады возможности отдыхать от ритма города и проводить больше времени на свежем воздухе.
Экономическая ситуация тех лет не давала воплотить в жизнь главную патриархатную мечту о мужчине-добытчике и женщине-хранительнице-домашнего-очага. Женщины были вынуждены идти на работу, при этом оставаясь ответственными за дом, что выразилось в «трудосберегающих» приборах и планировке домов. Еще в 1970-е годы феминистка Шуламит Файерстоун указывала на то, что дом может трансформироваться в более эмансипирующее место с помощью кибернетики и новых устройств. Но с появлением новых бытовых приборов повысились стандарты к чистоте, и в итоге домашняя работа не стала занимать меньше времени.
Приготовление пищи, уход за детьми и уборка дома — задачи, которые часто считались «женской работой», выполняемой без оплаты в домашних условиях, — всегда были основной частью необходимого в мире труда. Однако ни одно индустриальное общество никогда не решало тех проблем, которые создает для женщин половое разделение труда. Все меры, направленные на уничтожение этой проблемы, в лучшем случае только облегчали репродуктивный домашний труд.
Дом = место угнетения?
Но даже феминисткам трудно отрицать абсолютно всё позитивное, что можно вложить в идею «дома». Мы часто с нетерпением ждем возвращения домой и приглашаем других чувствовать себя как дома. Сама идея исторически заключает в себе угнетение одних и привилегии для других, но тем не менее она же обладает критическим освободительным потенциалом.
Дому свойственны безопасность, скрытность от публичного, и это позитивные характеристики. Однако в современном феминистском дискурсе они считываются скорее как консервативные. К тому же представление о доме как о безопасном месте базируется на видении внешнего мира как опасного. Это ложная оппозиция: по статистике, дома женщины становятся жертвами большего количества преступлений, причем во время пандемии цифры возросли.
Идеал домашней женщины, Пенелопы, о котором говорилось выше, — по большей части продукт западной белой культуры. Это не отражает опыта не-белых женщин. Внутри категории «женщины» есть существенные различия — например, категория «дом» по-разному работает в отношении белых и черных женщин.
Например, черная феминистка белл хукс считает, что приватная сфера, и дом в частности, может быть местом сопротивления. Она отсылает к опыту рабов в США, для которых создание своего дома служило радикальным политическим жестом. Патриция Хилл Коллинз отмечает, что для афроамериканских женщин деление на публичное и приватное неактуально, это — прерогатива белых женщин среднего класса. И хукс, и Хилл Коллинз стремятся рассмотреть приватное отдельно, не в качестве антитезы публичному, не оставляя таким образом возможности описывать приватное как что-то одномерное, имеющее значение только в противопоставлении с публичным.
Для не-белых людей дом — в первую очередь место безопасности. Внешний мир враждебен к ним, в нем они дегуманизированы, поэтому дом становится пространством комфорта.
Исторически сложилось так, что афроамериканцы вкладывали в строительство дома, даже если это хижина или лачуга, радикальное политическое измерение. И именно черные женщины несут ответственность за создание домашних хозяйств как пространства заботы и воспитания перед лицом расистского угнетения и сексистского господства.
Российские исследовательницы Ольга Бредникова и Ольга Ткач пишут о восприятии дома и категории домашнего среди мигранток. Мигрантки получают возможность освобождения и индивидуализации не через обретение «своей комнаты», в терминах Вирджинии Вульф, а, напротив, через перемещение и отсутствие привязки к месту. В этом случае «дом», это абстрактное «там», место, где они родились, может быть не только местом силы, но и местом угнетения — репрессивные традиции и чувство сообщества могут играть ограничительную роль.
«Для женщин из постсоветских государств мобильность, миграция оказывается радикальным опытом независимости, в определенном смысле стихийным феминистским проектом», — пишут Ткач и Бредникова.
Мобильность — в целом универсальная категория для современности, многие меняют место жительства несколько раз в течение жизни, однако это особенно касается мигрантов.
«Дом мигранток не укоренен, он мобилен и подвижен, как и они сами. Их Дом делокализован, он повсюду и нигде конкретно. Фактически он существует „в коробках“ или, точнее говоря, в клетчатых челночных сумках, ибо легко сворачивается и помещается туда, с тем чтобы на время развернуться на новом месте».
Респондентки скорее видели свой опыт как освободительный, хотя и не лишенный трудностей. Переезды позволили им освободиться от семейной тирании, получить финансовую независимость и независимость в целом.
К слову, феминизация миграции вызвана спросом на репродуктивный труд, низко оплачиваемый и маркированный как «неквалифицированный». То есть более богатые женщины, занимающиеся карьерой, освобождаются от домашней работы, но она просто передается менее привилегированным женщинам и остается проблематичной.
Проекты коллективного проживания
Для рассмотрения феминистского дискурса о доме очень важно уделить внимание проектам коллективного проживания. Долорес Хейден — одна из ключевых исследовательниц идей и деятельности материалистических феминисток. По ее мнению, эти женщины устроили «великую домашнюю революцию» — отсюда и название направления.
Материалистические феминистки прямо заявляли: вся физическая среда городов и поселений должна быть перестроена таким образом, чтобы она отражала равенство женщин и мужчин.
Как и суфражистки, материалистические феминистки считали, что их деятельность привносит в публичную жизнь домашние добродетели, и оправдывали свою женскую городскую активность как продолжение их работы по дому. Они предлагали новые формы соседских организаций, например кооперативы домохозяек, а также новые типы зданий, включая дома без кухонь, детский сад, общественную кухню и общественный обеденный клуб. Фрэнсис Уиллард, одна из лидерок движения, разрабатывала концепцию городского хозяйства (municipal housekeeping), в которой объединила присутствие женщин в публичном пространстве и традиционную женскую работу как метафору политического очищения от агрессии и воинственности, свойственных, по ее утверждению, мужскому стилю в политике. По мнению материалистических феминисток, хорошее правительство — это как хорошее хозяйство, но в больших масштабах. Их лозунгом стали слова Make the whole world homelike — «Сделаем весь мир домом». Уиллард писала: «…мужчины потерпели полный провал в городском управлении, так же как и в домашнем хозяйстве». Это была радикальная феминистская попытка политизировать дом, который обычно мыслится как политически нейтральное пространство.
В результате многих попыток современных феминисток расширить гражданские права женщин и помочь им войти в ранее принадлежавшие мужчинам сферы деятельности феминизм оказался отрезанным от традиционной базы женщин — дома. По мнению Хейден, отказавшись от видения дома как феминистской проблемы, женское движение потеряло почву под ногами и уступило ее правым активист_кам, которые быстро воспользовались возможностью захватить тему защиты дома как консервативную, а не феминистскую проблему. Например, Филлис Шлафли — консервативная активистка, поддерживающая Республиканскую партию. Известна своей борьбой против поправки о равных правах, которая, по ее мнению, ущемляла бы права домохозяек, жен и матерей «традиционных» взглядов.
Однако по-прежнему существует огромный потенциал для мобилизации женщин вокруг идеала феминистского дома и домашнего мира. Дом — это место работы, место, где можно начать развивать теорию и практику более эгалитарной жизни.
Как пишет Хейден, «феминисткам вовсе не обязательно поддерживать викторианскую концепцию женской сферы, а скорее принимать женскую сферу как существенную, историческую, материальную базу».
Свежие комментарии