Херр Клаус был представителем крупной немецкой фирмы по медицинскому оборудованию и приехал в нашу клинику для установки нового аппарата, на котором должна была работать я.

Моего немецкого вполне хватало, чтобы понять, что означают его "данкешоны" и "дасистфантастиши", а так же "натюрлихи" и "ихьлибедихь", прозвучавшее к исходу второй недели нашего общения.

Херр Клаус, сказала тогда я ему, у нас так принято, что за свои слова надо отвечать, поэтому вилькоммен ин майнем хаус, знакомиться с мамА-папА.
Йа-йа, закивал херр и полетел домой за сувенирами.

Вернулся он быстро, привез кучу подарков в виде духов и аппаратуры, какой тогда мы в своем постсоветском 1995-м видом не видывали и домашний фотоальбом.
Знакомство с моими родителями состоялось оригинальное.

Строго следящего за своим здоровьем и избегающего жирной пищи Клауса добротно накормили папиным пловом. Он трескал его так, что мама испугалась, не станет ли ему плохо. Впоследствии.

Объем влитой в гостя под папины тосты водки "Огнетушитель Узбекистана" был гигантским. Ибо всем известно: что русскому хорошо, то для немца – смерть. Мы с мамой переводили папины слова – и бедняга Клаус только стонал и, крякая, опрокидывал стопочку в глотку.

Поначалу, конечно, он вздумал было цедить ее мелкими глоточками, но папа предостерегающе поднял руку:

– Найн, херр Клаус, так не пойдет! Не за то мой отец дошел до Берлина, чтоб я тут над тобой как над барышней кудахтал, или пей, или ауфвидерзеен, как говорится!

И херр вроде бы понял. Он погладил себя по животу, поёрзал, утрамбовал своё мускулистое седалище на мягкой обивке старинных стульев, расслабился и позволил себе всё. Штурм унд дранг, буря и натиск.

Говоря простыми словами, Клаус стал портить атмосферу и передним, и задним концом пищеварительной трубки.
Да черт с ней, с отрыжкой, – благородное дело, как говорится.
Но когда раздался первый пук, протяжный, как плач Ярославны над Днепром, мы вздрогнули, трусливо подумав, что, наверное, ножка стула сыграла по полу...
Однако, согласитесь, ножка стула не издает запаха второго класса опасности, пусть даже она трижды сгнила и изъедена короедами.

Мама незаметно слиняла на кухню, так как структура ее организма чувствительна – она начинает кашлять на разные чужеродные запахи.

– И как там, в Германии, с погодами? – зачем-то спросил папа. Наверное, чтобы не думать ни о чём постороннем и подозрительном.

Я перевела.

– О, мой городок расположен в низине и обдувается ветрами со всех сторон, – ответствовал Клаус, а я подумала, что роза ветров там, наверное, шестнадцативекторная, и это закономерно: если все жители городка смердят также зловонно и концентрированно, то ветра там просто жизненно необходимы!

Вентилятор работал в полную силу, впрочем, херр Клаус не отставал.

За дальнейшим разговором стало ясно, что жизнь в Германии меня ждет счастливая, но непростая и насыщенная. Папа сочувственно поглядывал на меня.

Потом мы освободили стол для пирогов и чая и стали смотреть семейный альбом Клауса. Его родители, Клаус маленький, Клаус среднего возраста, Клаус взрослый. Клаус на горных лыжах в Альпах, Клаус на верблюде в Сахаре. Клаус в фитнес-клубе, Клаус в домашней обстановке. Дом, конечно, впечатлял. Кухня – такая, какую сейчас показывают в известной кулинарной передаче, навороченная по самое не могу. Ванная - огромная, на ножках, с витыми бронзовыми кранами. Унитаз как царское ложе с неведомыми мне выпуклостями и впуклостями...

И да, тут Клаус запросился в туалет. Ибо те пищеварительные процессы, что были запущены мамиными кулинарными и папиными алкогольными стараниями, запустили, в свою очередь, полным ходом и цикл Кребса, и остальные химико-физиологические реакции организма, сопровождающиеся брожением.

– Я провожу, – вызвался папа. И то! – не девице же мужчину по клозетам водить! И добавил: – Тем более, там кое-что барахлит...

... Клауса не было долго.

И когда папа уже нервно барабанил пальцами по столу, а мама прочла молитву за здравие нашего гостя, Клаус вдруг стал стучать в дверь с той стороны и просить какую-то "аутоматише машине" для очистки унитаза.

Мы впали в ступор. Из-под двери чуялось и осязалось неладное. Клаус не открывал и настаивал на машинке, повторяя слово "Помпэ". Машинки "Помпэ" у нас не было.
Мы напряженно ждали.

Внезапный звук упавшего (предположительно) тела заставил папу сорвать дверь с петель. Нашему взору явился Клаус, сидящий на полу в окружении частично расколотого унитаза, его содержимого и всех, какие были в ванной, пропитанных этим самым содержимым, полотенец.

Но разве мы боимся трудностей?

Не на тех напали! Общими усилиями херр Клаус был поднят, отмыт, высушен и надухарен папиным одеколоном. Через полчаса о конфузе не осталось никаких воспоминаний, кроме отколотого куска фаянса от унитаза и рассказа Клауса. Как он бодался с советским белым братом, из которого внезапно и вероломно, нарушив все пакты и законы перемещения жидкостей в сантехнике, вдруг поперло то, что было ранее туда опорожнено. Судя по объемам, не только им одним.

Как бедный Клаус в полушоковом состоянии пытался протолкнуть затор ёршиком, головка которого сломалась и осталась в горловине унитаза, а вода-не-вода все прибывала и он в отчаянии стал требовать помпу и емкость... Как потом, когда пол стал мокрым и его носки – тоже, в растерянности захлопнул крышку унитаза и встал на нее с ногами, подвязав к швабре единственное оставшееся чистым белое полотенце. И когда воображение уже рисовало Клаусу грязные картины его утопления, и махать белым флагом было некому, унитаз под Клаусом треснул.

Херр Клаус, сказал тогда папа, ты только что прошел процесс братания с нашей семьей путем огня, воды и медных труб. Вилькоммен в нашу семью, дорогой херр, сказал папа и они хлопнули еще по одной.

И все сложилось чудесно в этой истории кроме того, что замуж за Клауса я так и не вышла.

Ну, не срослось как-то.

Бывает.