Эту историю мне рассказала знакомая, которая уже двадцать лет живёт в Питере - женщина, привыкшая пережёвывать боль без лишнего шума. Но тут голос у неё дрогнул. Сказала:
«Ты не поверишь, что я увидела в метро. Это не город, это уже — чужая станция на краю совести».
Случилось это на одной из фиолетовых веток.
Конец октября. Вечер. Людей в вагоне достаточно много. В углу сидит девушка — юная, худая, в наушниках. В белоснежной шубке. Никого не трогает, держит в руках какую-то тонкую книжку — из тех, что не покупают, а находят в пыльных шкафах старых квартир.
И вот на станции в вагон вваливается она. Полная, в шапке на макушке и в очках, от которых вспотевшие стёкла стали белыми, как мутное стекло в бане. В руках у неё — плотный, массивный мужчина лет сорока, с глазами потухшего телёнка и лицом, на котором не было ни одного слова, только требование. Это был её сын. Великовозрастный. Шёл он не потому, что хотел — его вели.
— Встань, — прогремела она, уставившись на девушку, как на кляксу на белом диване.
Девушка не сразу поняла, что к ней обращаются. Повернулась, сдвинула наушник.
— Простите?
— Я говорю, встань, — повторила женщина, уже громче. — У меня сын! У него ноги! Он не может стоять!
Сын молчал, а его глаза изучали поручни, стены, всех — кроме девушки.
— Это место не для вас, — добавила мать. — Мы ехать будем, а не лапками топтать!
Девушка растерянно посмотрела по сторонам.
Люди делали вид, что их здесь нет. Кто-то вставил в уши наушники, кто-то включил запись на телефоне. Один мужчина в пальто резко опустил глаза — будто искал на полу невидимую крошку от булочки.— Простите, но я тоже… устала, — тихо сказала девушка.
Тогда мужчина, тот самый сын, шагнул к ней. Не слова, не просьбы — рука. Грубая, уверенная. Он схватил её за волосы.
— Не хочешь сама, мы тебе поможем! — выкрикнула мать. — Вот она, молодежь — хамьё! В шубе вырядилась, как принцесса, а воспитания — ноль!
Он дёрнул. Девушка вскрикнула. У неё вылетела книга. Кто-то из пассажиров хихикнул. Кто-то снял. Кто-то отвернулся. Никто — не встал.
— Вы что делаете?! — выкрикнула девушка, пытаясь вырваться.
Но они уже втиснулись. Мать уселась рядом, расплющивая кресло, её сын — сбоку, как кочка на обочине. Девушка зажалась, как сломанная ветка между двух камней.
— Да чтоб тебя, чтобы ты знала, как старших уважать! — всё продолжала женщина. — Наш город не для таких, как ты! Вон из Питера! Понаехала, визгливая!
Кто-то рассмеялся. Кто-то добавил: «Да таких — на хоздвор!».
Девушка не заплакала. Её лицо было белым, как керамика, и только плечи дрожали — от стыда, боли, страха. В тот момент, когда мы должны были встать рядом с ней, люди молчали.
— Я смотрела на это, и мне было больно, — рассказывала моя знакомая. — А потом стало стыдно. Потому что я — тоже не встала.
Этот рассказ — не про метро.
Он — про нас.
Про молчание, которое звучит громче ударов. Про комментарии, в которых больше ненависти, чем в глазах тех, кто бьёт. Про город, который называют культурной столицей, но в котором культура умирает каждый раз, когда мы молчим.
А потом я нашел видео в ВК с инцидентом и "провалился" в комментарии - в них было все:
– «Да мало ей!»
– «Хамка!»
– «Так ей и надо!»
– «Понаехали тут, учиться она приехала, ишь ты!»
– «Надо было прописать ей по учебнику воспитания!»
Но были и другие:
– «Вы бы хотели, чтобы вашу дочь схватили за волосы в автобусе?»
– «Где мужчины? Где люди?»
– «Мы снимаем, вместо того чтобы встать.»
Может, кто-то прочтёт это и тоже вспомнит случай, где он промолчал. А может, следующий раз кто-то всё же встанет, скажет:
«Девушка, не бойтесь. Я рядом».
Неужели это стало фантастикой? Что с нами не так?
Свежие комментарии