Моя жизнь никогда не была полем битвы за феминистские идеи. Я просто была матерью и медсестрой. Мои дни состояли из смен в больнице и заботы о сыне. После расставания с его отцом, когда Лёве едва исполнилось четыре, я дала себе слово: мой мальчик не будет ни в чем нуждаться. Пусть это будут не дорогие игрушки, а просто хорошие продукты, свежие соки, качественные вещи. Почти девять лет мы жили вдвоем, наш маленький мирок, выстроенный вокруг его школьных занятий и моих дежурств.
Потом в нашей жизни возник Виктор. В свои сорок восемь он казался воплощением надежности: подтянутый, с уверенным рукопожатием и бархатным голосом. Он говорил о вещах, которые я почти забыла: о крепком тыле, о мужской ответственности, о том, как важно для подростка видеть в доме сильное плечо. После долгих лет одиночества его слова казались бальзамом. Я, опьяненная иллюзией безопасности, согласилась на его предложение переехать к нам.
Первое время всё было почти идеально. Он проявлял интерес к увлечениям Лёвы, чинил мелкие неполадки, говорил, что наконец-то обрёл настоящий очаг. Я позволила себе выдохнуть.
У меня всегда были запасы продуктов, чтобы сын мог в любое время сам перекусить. Виктор видел это и сначала не комментировал. Но вскоре запасы стали таять с пугающей скоростью. Лева начал спрашивать, куда пропадают орехи или фрукты. Я не хотела верить в очевидное, списывая на собственную забывчивость.
Однажды я застала Виктора за тем, как он доедал последнюю упаковку детского йогурта. Я осторожно заметила, что это я приберегла для ребенка. Он посмотрел на меня с усмешкой:
— Разве мы теперь не одна семья? Или твой отпрыск имеет особые привилегии?
Меня пронзила ледяная игла. Впервые он заговорил по-другому. Его речи становились все более категоричными.
— Настоящая женщина ставит супруга во главу угла, — твердил он. — Дети — это продолжение, но стержень семьи — мужчина.
Я пыталась отнестись к этому с юмором, но его раздражение лишь копилось. Он всё яснее давал понять, что терпит мальчишку как досадное приложение ко мне.
Тот роковой день начался с моего ночного дежурства. Я вернулась уставшей и услышала из кухни сдавленные всхлипы. Лёва, бледный, прижимал к груди ранец, а Виктор, возвышаясь над ним, гремел посудой.
— Научись уступать старшим! В твои годы я уже имел представление о субординации!
Оказалось, сын просто хотел взять яблоко, но коробка с фруктами была пуста. Виктор, усмехаясь, швырнул её на пол.
— Неприятно? Жизнь — не сахар. Надо уметь выживать.
Я встала между ними.
— В чём дело?
— Я объясняю ему основы порядка. Мужчине в доме принадлежит первенство. Сначала ест глава семьи, затем — потомство. Это естественный закон. Ты своей вседозволенностью лишь вредишь ему.
Он продолжал вещать о традиционных устоях, о том, что женщина — это шея, которая должна поворачиваться вслед за головой. Но за этими красивыми словами я увидела лишь голодный эгоизм, прикрытый псевдомудростью. Я осознала, что не желаю больше ни секунды слушать этот театр одного актёра.
— Наш эксперимент окончен. Пожалуйста, собери свои вещи, — прозвучало с моей стороны так, что Виктор на мгновение онемел.
Он попытался возражать, кричал, что я не в себе, что рушу собственную судьбу. Но я уже не слушала. Просто побросала его вещи в чемодан, выставила за дверь и сказала:
— В моём понимании, мужчина — это тот, кто способен позаботиться о ребёнке, а не отбирает у него еду.
Вечером мы с Лёвой варили пельмени. Простое блюдо, но его вкус казался мне невероятным. В квартире воцарилась тишина, не тревожимая ничьими поучениями. Только покой и мы двое.
Свежие комментарии