Есть вещи, которые трудно объяснить постороннему человеку. Например, почему, когда у ребёнка температура, ты теряешь способность рассуждать. Можешь за минуту забыть ПИН-код, дату своего рождения и где лежат носки. Всё превращается в странную смесь тревоги, автоматизма и какого-то абсурдного квеста. Мы с женой ходим по квартире, как герои фильма «Сталкер», — только вместо зоны у нас спальня, аптечка и телефон на зарядке.
Ночью дочка закашлялась — тот самый хриплый, отчаянный кашель, от которого у тебя самого начинает болеть горло. Мы переглянулись. Жена сказала: «Скорая?» Я кивнул, хотя внутри всё сопротивлялось. Потому что если вызвать скорую, значит признать: всё всерьёз.
Позвонили. Через 40 минут приехала врач. Усталая, но чёткая. Ни одного лишнего движения. Напомнила мне преподавательницу химии — те тоже не улыбаются, но заботятся. Она осмотрела ребёнка — с фонендоскопом, с градусником, с фонариком.
Все эти холодные инструменты и деликатные руки. Потом открыла блокнот и стала писать: лекарства, дозировка, сколько раз в день, чем запивать. В конце взглянула на нас и добавила: «Завтра вас посетит педиатр. Контрольный осмотр». Мы поблагодарили её, как будто она спасла жизнь. Возможно, так и было.
На следующий день пришёл педиатр из поликлиники. Молодой, улыбчивый, в шапочке с логотипом. Приехал с рюкзаком, как будто с похода. Осмотрел ребёнка. Подробно. Тщательно. Не поленился даже живот пощупать — объяснил, мол, у детей всё связано. Дышит? Смотрит? Спит? Какой стул? Какой аппетит? Всё записал в тетрадку. Потом сказал, что нужно повторно проверить через два дня. Мы снова кивнули — теперь уже с чувством, что ребёнок под контролем.
А потом наступил этот третий день.
Жена гуляла с собакой. У подъезда увидела молодую женщину мусульманку в платке, строгую, с серьёзным лицом. Та спросила: «Вы в этой квартире живёте? Я — врач. К ребёнку». Жена обрадовалась. И тут же услышала: «Только, пожалуйста, с собакой — на другом лифте. Мне нельзя рядом с животными».
Жена вернулась домой, посадила собаку на кухню, дверь закрыла. Врач зашла, прошла в комнату. Ребёнок лежит на кровати — с книжкой, с одеялом. Врач остановилась в дверях, даже не приблизилась.
— Как самочувствие?
— Уже лучше. Мы прини…
— Продолжайте лечение, — сказала она быстро, почти прерывая. Развернулась и вышла. Пробыла в квартире максимум две минуты. Времени хватило разве что на то, чтобы попить воды — если бы захотела.
Я вышел в коридор. Посмотрел на дверь, которая за ней закрылась. Потом — на ребёнка. Потом — на жену. Мы переглянулись.
— Это всё? — спросил я.
— Похоже на то, — сказала жена.
— А она вообще врач?
— Ну, пришла же с активом.
Секунд пять мы молчали. Потом я сел на табурет и начал вспоминать первую женщину — ту, что приехала с пульсометром и фонариком. Потом вторую, с рюкзаком. Потом — вот эту, третью. У меня было ощущение, что я посмотрел спектакль в трёх действиях: два драматических акта и третий — гротескный фарс.
Да, возможно, она устала. Возможно, она боится собак. Возможно, она считает, что ребёнка можно вылечить взглядом через порог. Я даже не злюсь, если честно. Просто удивлён.
Потому что вроде бы всё делается по протоколу — актив, визит, контроль — а на деле всё превращается в комедию ситуаций. И если бы не предыдущие двое — мне было бы по-настоящему страшно.
Ребёнку, к счастью, стало лучше. Не благодаря этой третьей визитёрше, а вопреки. И всё-таки в голове вертится одна мысль: а если бы стало хуже? Если бы был рецидив? Если бы требовалась корректировка лечения? Кто бы это заметил? Стена в коридоре?
Я не специалист по медицине. Я просто отец. И я надеюсь, что таких осмотров, как этот, будет меньше. Потому что врач — это не просто актив в графике и человек с бейджиком. Это — человек, который входит в комнату, когда тебе страшно. И делает так, чтобы стало легче.
Свежие комментарии